Page 307 - Наше дело правое

думать, без Гаврилы не обошлось.

Теперь залессец, чем бы ни кончилось, в прибытке. Одолеет севастиец
тверенича или невоградца, темнику радость, а Залесск вроде бы и не
замарался. Проиграет, так ведь не своей волей выбран, Култаевой, пусть
Култай на себя и пеняет, а Болотич опять в стороне. Не залессец с братом-
роском копье преломил — чужак, наемник, а хороший наемник не оставит
перед битвой нанимателя, будь тот хоть чертом с рогами, хоть Итмоном,
хоть Болотичем! Только ты, Георгий Афтан, так и не стал хорошим
наемником, как не был хорошим братом, сыном, внуком… И севастийцем
ты был не из лучших, иначе б не позволил подбить себя на бегство. Тебе
скоро тридцать, и ты никто, так стань хоть роском, пусть на день, только
стань!
Георгий сам не понял, когда на него накатило. Шалая мысль, как
всегда, забралась в голову исподтишка, под хмурые взгляды Бориса
Олексича и воркование Терпилы. На шее толмача болталась пайцза, с
которой тот разъезжал по лагерю. Сбежать к твереничам она бы не помогла,
но прямой путь короче кривого только у геометров. Обогнать степняков,

обманув передовые разъезды, невозможно, но почему бы не податься назад,
к оврагам, за которыми остался скот? Здешние овраги промыты талыми
водами, они просто обязаны вести к реке, а дальше — вплавь… Коня и
доспехи жаль, но теряли и больше.
Беглый севастиец задумчиво погладил роскскую бородку, он уже знал,
что сыграет с судьбой, поставив на кон голову вместе с удачей.
Сложившийся в считаные минуты план был дерзким и простым, настолько
простым, что не мог не удаться, а Терпило все говорил. Сегодня это имя
больше пристало бы слушавшему толмача воеводе. Георгий улыбнулся
невысказанной шутке — он всегда улыбался перед дракой.
— Что лыбишься? — насупился воевода. Недавно звучавшие здесь же
слова показались эхом незаконченного разговора. Эхом кремонейской
битвы.

— Борис Олексич готов живот положить за правое дело, — подражая
толмачу и самому Болотичу, нараспев произнес Георгий. — О том буду с
князем говорить, если допустят до него.
— Как же не допустить! — Толмач раскинул руки, словно намереваясь
заключить в объятия севастийца, воеводу и весь мир. — Гаврила
Богумилович доброго воина всегда выслушает. Он для слуг своих да для
славы Залесска ничего не жалеет…
— В древней Киносурии воины, принимая вражий удар, за своими
спинами зажигали огонь во славу своего царя, — мерным голосом