Page 308 - Наше дело правое

продолжал Георгий, старательно ловя взгляд Олексича. — Пока к небу

поднимался дым, царь знал, что его воины живы и сражаются. Зажигал
костер и царь. В знак того, что верит своим воинам, помнит о них и ждет их
удара.
— Это огнепоклонство, — на всякий случай сообщил Терпило,
поднося к губам Длань Дающую, — а Гаврила Богумилович честно и
ревностно идет тропой Сына Господа нашего.
— Юрыш не станет просить Гаврилу Богумиловича жечь огни, — враз
осипшим голосом сказал воевода, — невместно то великому князю, но
обычай хорош. Пока огонь горит, бой не кончен, и князь то ведает…
Гисийцы не жгли в бою костров, нечего было им жечь, но не все ли
равно, если Олексич понял. Теперь дело за малым — добраться до Арсения
и заставить поверить. Перебежчику. Дружиннику Болотича. Чужаку.
— Прав ты, Борис Олексич, — под внимательным взглядом Терпилы
признал Георгий, — не стану тревожить Гаврилу Богумиловича. Другим
князю послужу.
И другому. Если б не гаденыш-толмач, сколько можно было бы

сказать, хотя без прощания легче. Кто-то уходит, кто-то остается, кто-то
выживает, кто-то летит в никуда. Сказанные напоследок слова ничего не
изменят, только рвутся они, эти слова, наружу. Попробуй, сдержи!
— Жаль, Георгий, не наш ты боле, — сипло выдавил из себя воевода, и
севастиец равнодушно кивнул. Его забирают из дружины, его отделяют от
росков, что ж, тем лучше! За убийство одного саптарина в Орде казнят
десятерых соплеменников убийцы, но где Култаю взять десятерых
севастийцев? Разве что в Юртае в посольстве Итмонов. И потом, убийцу
еще нужно поймать или хотя бы подбить.
Разменивать свою жизнь меньше чем на дюжину ордынских Георгий
Афтан не собирался, но настоящей и единственной ценой был успех. Назло
всем итмонам и болотичам, назло прошлой слабости и меньшему из зол.
Ты послушал евнуха и удрал во имя мира в Севастии? В землях росков ты

безродный чужак, значит, можешь драться. Можешь даже умереть, этого не
заметит никто, кроме тебя. Твоя смерть никого не погубит, твоя жизнь
принадлежит тебе и только тебе. Наверное, это и есть свобода.

4

Терпило не спеша, умело разобрал поводья и сел в седло. Блеснула
вожделенная саптарская медяшка, и Георгий сощурился, еще раз оценивая