Page 324 - Наше дело правое

— Ушастого? — не понял Георгий. — Кто это?

— Что, и впрямь не знаешь?
— Нет.
— Что ж ты Юрию не сказал ничего? — попенял Никеше Предслав. —
Не дело.
— Да как-то недосуг сперва было, — потупился дебрянич, — а
потом… Юрыш насквозь своим стал, вот и запамятовал.
— Хоть сейчас расскажите. — Как всегда перед боем, Георгия
охватила радость, что накатывает порой у обрыва или на краю высокой
башни. — Скоро опять недосуг станет!
— Верно. — Инок аккуратно прислонил достойное мифического
гиганта копье к каменному столбу. — Вы, севастийцы, люди ученые, все
записываете, потому и помните. Правильно это, только не в единой
Севастии люди жили, и не только люди… Эх, и задал бы мне владыка, кабы
слышал, что несу, ну да ночь сегодня такая, чтобы помнить. Как, не помня,
на бой идти? Нельзя.
Монах запнулся и замолчал, поглаживая огромной рукой траву.

Голубая утренняя звезда висела уже над самой головой, стало зябко.
Георгий запахнул плащ, невзначай задел бороду и внезапно решил сбрить.
Найти под тверенским стягом смерть севастиец не боялся, хоть и предпочел
бы уцелеть, но рядиться роском стало невмоготу.
— Что задумался? — негромко окликнул Никеша.
— Не задумался, — отоврался севастиец, — обещанного рассказа жду.
— И то, Предслав, — Обольянинов тоже набросил плащ, — взялся
говорить — говори. Или греха боишься? Коли так, я доскажу.
— Досказывай, боярин. Не, хочу сегодня Господа гневить.
Боярин досказал.

2

Боярин досказал. И вроде недолго говорил, а вернувшийся туман успел
затянуть Волчье поле до самого леса. Только вершины холмов поднимались
из смутно-белого озера черными бычьими спинами, да мерцали сердолики
бесчисленных костров.
Заржала лошадь, в последний раз прошумели над головой темные
крылья, унося ночь и что-то тяжелое и древнее. Рассвет от века
принадлежит людям — от них зависит, кому достанутся вечер, ночь, годы,
столетия… Георгий решительно поднялся, отбросил потяжелевший от