Page 421 - Наше дело правое

Помполит Гельман пытался мирить их, но скоро махнул рукой.

Но Аршба был по сравнению с новыми пассажирами святым
человеком.

Они шли странным маршрутом, и Академик, казалось, что-то
вынюхивал в арктическом воздухе — он стоял на мостике и мелкими
глотками пил холодный ветер.
— А отчего вас Академиком называют? — спросил Коколия. — Или
это шутка?
— Отчего же шутка, — улыбнулся тот, и Коколия увидел, что у
собеседника не хватает всех передних зубов. — Я как раз академик и есть.
Член Императорской академии наук. Никто меня вроде бы не исключал —
только посадили меня как-то Бабе-яге на лопату, да в печь я не пролез. Вас
предупредили насчет Фетина?
— Ну?
— Фетин отменит любой ваш приказ — если что. Но на самом деле
Фетину буду советовать я.

— В море вы не можете отменить ничего, — сорвался Коколия. Но это
означало только, что в душе у него, как граната, лопнул шарик злости. Он
не изменил тона, только пальцы на бинокле побелели.
— А тут вы и ошибаетесь. Потому что все может отменить даже не
часовая, а минутная стрелка — вас, меня, вообще весь мир. Вы же
начинали штурманом и знаете, что такое время?
Коколия с опаской посмотрел на Академика. Был в его детстве, на
пыльной набережной южного города, страшный сумасшедший в канотье,
что бросался к отдыхающим, цеплялся за рукав и орал истошно: «Который
час? Который час?»
— Видите ли, старший лейтенант, есть случаи, когда день-два
становятся дороже, чем судьба сотен людей. Это такая скорбная
арифметика, но я говорю об этом цинично, а вот Фетин будет говорить вам

серьезно. Вернее, он будет не говорить, а приказывать.
— Можно, конечно, приказывать, но меня ждут восемь транспортов и
танкер, у которых нет ледокола.
— А меня интересуют немецкие закладки, которые стоят
восьмидесяти транспортов! — и Академик дал понять, что сказал и так
слишком много.
Коколия хотел было спросить, что такое «закладки», но передумал.
Разговор сдулся, как воздушный шарик на набережной — такой шарик
хотел в детстве Серго Коколия, да так ни от кого и не получил.