Page 103 - "Двадцать дней без войны"

Глава пятнадцатая

Он говорил все это, заканчивая расчерчивать пульку толстым синим карандашом на
сложенной вчетверо вчерашней газете. Другой бумаги не было. В голосе его чувствовалось
довольство судьбой и интерес к предстоящей службе.
Железнодорожники пригласили Лопатина четвертым, и они играли в преферанс весь
день и вечер, закончив последнюю, пятую пульку только глубокой ночью.
Лопатин проснулся, как ему показалось, рано. И только посмотрел на часы, понял,
что проспал четырнадцать часов и за окном не светает, а начинает темнеть. Поезд стоял в
степи, на разъезде. Было слышно, как, с другой стороны, тяжело грохает на стыках
встречный состав, — наверное, опять с цистернами.
Никого из соседей не было, они сошли, и вместо них никто не сел.
Покашливая и что-то бормоча себе под нос, проводник заметал мусор.
Вчера Лопатин его не видел. И в Ташкенте, когда садился, и потом по дороге, когда
пили чай, видел старую женщину-проводницу.
Заметя мусор в совок и так и оставив совок и веник на полу, проводник вздохнул и
присел на диван. Видимо, ему трудно было нагибаться. Он посмотрел вверх и увидел
проснувшегося Лопатина.
— Если желаете, можете на нижнее место перейти, — сказал проводник.
— А новые пассажиры не сядут?
— Пока на этих перегонах навряд ли... Кипяток есть, если чай имеете, можете сами
заварить или мы заварим.
Лопатин слез с полки и вынул из чемодана осьмушку чая.
— Заварите, пожалуйста.
— Так не давайте, — строго сказал проводник. — Отсыпьте на газетку, сколько вам
надо, столько и заварим. По вашему вкусу и возможностям. А то. . .
Он не договорил, но было и так понятно, что он хотел сказать.
Лопатин не стал спорить. Достал из полушубка газету, оторвал кусок и насыпал туда
чаю с таким расчетом, чтобы заварки хватило на двоих.
— Заварите, попьем вместе.
Проводник ничего не ответил. Закрутил газету фунтиком, чтобы ни одной чаинки не
выпало, и ушел. Лопатин уже и сходил помылся, и достал из чемодана хлеб и сахар к чаю,
а проводник все не шел. Пришел только через полчаса и поставил на столик чайник и один
стакан.
— Никакого жару нет, — сказал он недовольно. — Чай, если его крутым кипятком
не запаришь, ни вкусу, ни цвету. А вместо угля — пыль.
— Вы чего себе-то стакан не взяли? — спросил Лопатин. — Попили бы вместе.
— Мы уже чай пили в свое время, — сказал проводник так, что Лопатин не понял:
правда ли он пил чай и больше не хочет или не желает пользоваться приглашением. — А
вот, замечаю, вы курящий. — Проводник кивнул на коробку "Казбека", которую Лопатин
выложил на столик вместе с хлебом и сахаром. — Если угостите — закурю.
Лопатин распечатал и протянул ему коробку.
— Чай не пьете, так хоть присядьте.
Проводник присел, понюхал папиросу, оценивая табак, примял мундштук и не
спеша закурил.
— За курево на все иду, все отдаю. Хлеб на табак менял. Хлопковый жмых выдавали
— тоже менял: тем более жуешь его, а от него во рту вата. Жена бранит, говорит, и так
высох с этого курева, лучше бы про свое питание думал. А что об нем думать, если после
него закурить нечего. . .
Лопатин посмотрел на проводника. Он и правда был сухощав и худ, но не голодной
худобой вдруг отощавшего человека, а природной, оставлявшей впечатление стариковской
крепости.

103