Page 288 - Наше дело правое

неприхотливых лошадей, хищной, варварской наглости и круговой поруки.

Роски, даже изворотливый Терпила, ехали в Юртай с отвращением,
Георгий — с брезгливым любопытством. В величие дикарей севастиец не
верил, а ненавидеть саптар, как ненавидят их в Роскии, пока не мог. Это
были не его враги, а друзья… Друзья скрипели от ярости зубами и
охраняли меха, серебро и князя, решившего стать василевсом хоть с
помощью черта, хоть с помощью хана, которому невдомек, чем обернется
Залесская «верность» лет через сорок.
Не кичись саптары своим варварством, они б узнали свое будущее без
звезд и крашеных костей. Нет ничего верней гаданий по прошлому, но для
этого нужно прошлое. У элимов и авзонян оно было, у росков, возможно,
будет, у саптар — вряд ли… Империя-ошибка сгинет в пучине времени,
если кто-то вроде Феофана не соизволит о ней написать. О ней и о
роскских землях с их метелями, волками и князьями, раз за разом
выбиравшими между позорной жизнью и славной смертью. Написать о
Болотиче, а рассказать об Итмонах, через неродившийся третий Авзон
понять второй, частью которого ты останешься хоть в Залесске, хоть у

лехов. Как там говорил Феофан? История — дело отвлеченное? Чужая —
да, своя — никогда, потому у старика и не выходит написать о Леониде с
должной отстраненностью. Лекарям запрещено пользовать родичей: чтоб
понять природу болезни, нужно быть равнодушным и не чувствовать боли.
Ты не можешь спокойно слушать о закате Севастии и вспоминать ошибку
Андроника? Смотри на закат Орды и ошибки Тверени. Смотри и думай…
— Прекрасно, Георгий, — пробурчал себе под нос севастиец, — ты,
кажется, нашел, чем заняться на старости лет.
— Ась? — не понял в очередной раз догнавший друга Никеша. Сбоку
мелькнуло нечто большое и стремительное, ровно выскочил откуда-то
сотканный из серого снега жеребец и, ожидая, замер, вытянув шею.
Что-то сказал Никеша, ветер отбросил слова дебрянича назад, к обозу.
Буранная волна ударилась о передовых всадников, прижалась ко льду,

растеклась поземкой, и застыли против серого коня рожденные той же
метелью волки.
— Видишь? — одними губами спросил Георгий.
— Вижу, — кивнул Никеша, но что видел дебрянич — осатаневший
снег или тянущих друг к другу вьюжные морды врагов? Конь и волки… Им
никогда не понять друг друга. Никогда. Буран даже не взвыл, завизжал, и
сквозь снежный пепел проступили фигуры всадников. Не призрачных — из
плоти и крови. Роски. Роски, спешащие навстречу по вележскому льду.
— Тверень, — решил подоспевший Щербатый. В ответ Георгий