Page 427 - Наше дело правое
P. 427

военного летчика. Коколия опознал в нем давнего ночного собеседника, с

               которым  пил  жестокий  спирт  накануне  последнего  рейса.  Тогда  это  был
               красавец, а теперь он будто поменялся местами с Академиком — форма без
               погон на нем была явно с чужого плеча, он исхудал и смотрел испуганно.
                     Коколия  спросил  летчика,  нашел  ли  он  жену,  которую  так  искал  в
               сорок  втором,  но  летчик  отшатнулся,  испугавшись  вопроса,  побледнел,
               будто с ним заговорил призрак.
                     Моряка  и  летчика  расспрашивали  вместе  и  порознь  —  заставляя
               чертить  маршруты  их  давно  исчезнувших  под  водой  самолета  и  корабля.
               Это не было похоже на допросы в фильтрационном лагере — скорее с ними
               говорили как с больными, которые должны вспомнить что-то важное.
                     Но  после  каждой  беседы  бывший  старший  лейтенант  подписывал
               строгую  бумагу  о  неразглашении  —  хотя  это  именно  он  рассказывал,  а
               Академик слушал.
                     В  паузе  между  расспросами  Коколия  спросил  о  судьбе  рейдера.
               Оказалось,  его  утопили  англичане  за  десять  дней  до  окончания  войны.
               Английское железо попало именно туда, куда звал его раненый Коколия, —

               только  с  опозданием  на  три  года.  Судовой  журнал  был  утрачен,  капитан
               крейсера сидел в плену у американцев.
                     Какая-то  тайна  мешала  дальнейшим  разговорам  —  все  уперлись  в
               тайну, как останавливается легкий пароход перед ледяным полем.
                     Наконец  Академик  сознался  —  он  искал  точку,  куда  стремился
               немецкий  рейдер,  и  точка  эта  была  размыта,  непонятна,  не  определена.
               Одним  желанием  уничтожить  конвой  не  объяснялись  действия  немца  —
               что-то в этой истории было недоговорено и недообъяснено.
                     Тогда  Коколия  рассказал  Академику  свою,  полную  животной  боли,
               считалочку  —  290  градусов  пять  минут,  10  градусов  тридцать  минут.
               Считалочка была долгой, столбики цифр налезали один на другой.
                     На следующий день они ушли в море на сером номерном сторожевике,
               и  Коколия  стал  вспоминать  все  движения  немецкого  рейдера,  которые

               запомнил в давние бессонные дни.
                     Живот снова начал болеть, будто в нем поселился осколок, но он точно
               называл градусы и минуты.
                     — Точно? — переспрашивал Академик, — и Коколия отвечал, что нет,
               конечно, не точно.
                     Но  оба  знали,  что  —  точно.  Точно  —  и  их  ведет  какой-то  высший
               штурман, и проводка сделана образцово.
                     Коколия привел сторожевик точно в то место, где он слышал журчание
               воды и тишину остановившихся винтов крейсера.
   422   423   424   425   426   427   428   429   430   431   432